Культурно-символические репродуктивные табу
(или почему мы боимся беременной женщины)
Боровикова Н.В.
Социокультурный подход к проблеме беременности охватывает широкий и довольно разнородный круг исследований, в основе которых лежат следующие принципы: 1) репродуктивное поведение и мотивация - не столько биологические, сколь социальные явления; 2) репродуктивное поведение и установки каждой конкретной беременной женщины производны от соционормативной культуры общества, которая в свою очередь зависит от его социальной структуры и образа жизни; 3) хотя репродуктивная культура разных человеческих обществ имеет общие компоненты, в целом она весьма разнообразна и исторически изменчива; отсюда следует необходимость ее сравнительно-исторического исследования, интегрирующего данные социологии, этнографии, социальной истории, исторической и кросскультурной психологии, этологии и языкознания.
Порождение новой жизни, беременность, роды всегда вызывали необычайный интерес, а подчас - священный трепет у представителей различных рас и народностей. Не все первобытные народы считали половой акт причиной зачатия. Австралийские аоригены верили, что беремнность у женщин вызывается не мужским семенем, а психическими силами мужчины, его сновидениями, которые заставляют уже готовый дух ребенка вселиться в тело женщины, где он и растет до момента рождения. Сходные представления бытовали в прошлом у жителей островов Тромбриан (Папуа - Новая Гвинея). В эзотерическом учении религиозной секты Белое братство план изменения жизни человечества сводится к культу беременной женщины и созданию идеальных условий для протекания беременности, чтобы "дать миру детей, через которых будет излита на землю небесная благодать". Свободная от забот женщина, увезенная в живописный уголок природы, должна отдыхать, "осуществляя ментальное (психическое) влияние на будущего ребенка". Мужья, навещающие своих жен, обязаны помогать им в осуществлении миссии, возложенной Богом. Отстраняясь от оценки результатов деятельности этой секты, считаем небезынтересным привести также их воззрение на процесс зачатия. Чтобы родился ребенок мужчина должен передать свое семя, содержащее квинтэссенцию сущности отца, матери, которая будет питать плод. Семя несет в себе не только настоящее, но и испытанное в прошлом, следовательно его качество зависит от образа жизни будущего отца.(3)
Женские гениталии (в литературе иногда используется в качестве их обобщенного названия слово "cunnus" или древнеиндийское "йони", что буквально значит "источник") обычно описываются в мифологиях как таинственное и темное начало, таящее в себе опасность и угрозу смерти. В ритуалах мужских инициаций широко варьируется тема возвращения юноши в материнское лоно, симоволизирующее смерть, за которой следует возрождение. Другой образ, часто возникающий в этой связи, - "vagina dentata" - "зубастое лоно", сквозь которое должен пройти инициируемый; иногда его заменяет какое-то ужасное чудовище. Индейцы кайяпа, живущие в Эквадоре, образно говорят, что в половом акте влагалище "съедает" половой член. Эти представления и обряды явно отражают мужскую точку зрения: материнское лоно как теплое, надежное убежище, источник жизни и одновременно женские гениталии как сексуальный объект, проникновение в который сопряжено с преодолением трудностей и опасностью.
Для изучения фобий, связанных с представлениями о беременности, родах, материнстве большой интерес представляет инвективная лексика - язык ругательств. Упоминание женских гениталий и отправление ругаемого в зону рождающих, производительных органов, в телесную могилу (или в телесную преисподню). Как показал М. М. Бахтин, это не что иное, как пожелание смерти (женское лоно - символ смерти) [4]. Небезинтересной для нашего анализа является гипотеза, что матерная брань в современном русском языке - пережиток некогда существовавшей языческой магической формулы обращения к богине-матери с просьбой оплодотворить землю[5]. Так же истолковываются и некоторые буддийские формулы.
Следует подчеркнуть, что репродуктивное поведение не может быть понято без соотношения со свойствами культуры и конкретного образа жизни. Возьмем например, так называемые репродуктивные табу, регулирующие отношения полов и поведение женщин в период менструаций, беременности и после родов. Запреты эти, сочетающиеся с ограничениями социальной активности женщин, весьма распространены. По подсчетам супругов Пейдж, 63% обследованных ими обществ запрещают половые сношения в период беременности, 73% - в период менструаций, 93% - в послеродовой период. Поскольку такие запреты, иногда весьма длительные, адресованы мужчинам и мотивируются опасностью их сексуального "осквернения", "загрязнения", их обычно считают "антифеминистскими". Если вдуматься, данные табу, особенно послеродовые, охраняют здоровье женщины и ребенка. В трудных условиях первобытного общества кормление ребенка грудью продолжалось очень долго - 2-3 года, а то и дольше. Новая беременность в это время социально нежелательна. Бушмены даже практикуют инфантицид, убивая новорожденного, если предыдущий ребенок не начал ходить. Табуирование женщины, в каких бы терминах оно не формулировалось, объективно служит средством регулирования рождаемости и сохранения потомства. Культура стремится с помощью запретов восполнить утраченные человеком сезонные биологические регуляторы (эструс и т. п.) сексуальной активности не по эротическим, а по репродуктивным мотивам. Что касается мотива "осквернения", то запрет обращен к мужчинам.
Перестройка сознания в период беременности и при родах и возникающие при них необычные психические процессы привлекали к себе внимание людей самых отдаленных от нас эпох и культур. Изучение традиционно русской акушерской культуры, позволяет предположить, что в ее основе лежало представление о родах, как о процессе выделения сильной энергии, необходимой для социума, но и весьма небезопасной для него. По-видимому, обращаться с этой энергией могли лишь женщины-ведуньи. При этом выделялись роли бабки-повитухи и ее ассистентки - отроковицы; в древнем язычестве, вероятно, ритуалом мог руководить и мужчина, но не акушер, а волхв, по-видимому, потому что он знал, как защищаться от женской энергии; отсюда известное в истории европейского акушерства упорное сопротивление традиции участия в родах даже квалифицированных врачей-мужчин.
В ряде икон и миниатюр регламентирована и воспроизведена поза роженицы, обстановка родов (ритуальная темнота), применяемые аксессуары (в первую очередь, купель для омовения новорожденного). Следует предположить также применение архаичных амулетов типа знаменитого в русской культуре "змеевика" с надписью "дъна", т.е. "лоно" (имеется в коллекции Русского музея), а также специальных заговоров и заклинаний.
В работах русского ученого-акушера Н. М. Максимович-Амбодика сообщалось, что в древнейшие времена искусство родовспоможения в России было хорошо известно и ему воздавались "почесть и справедливость" [1]. Стараясь привить бабкам-повитухам необходимые при родовспоможении гигиенические навыки, что может быть расценено, как его заслуга, доктор Н. М. Максимович-Амбодик протестовал против исполнения некоторых религиозных ритуалов, что не может быть оправдано. Впрочем, это было связано с его общекультурными установками. Хотя его идеи были верны, и в большинстве своем безоговорочно приняты медицинской наукой, незнание и нежелание понять психологические установки роженицы долгое время не способствовали проникновению акушерских знаний в процесс родовспоможения.
В религии как нигде высоко ценится способность женщины к деторождению. Вытеснение бабок-повитух, начавшееся в России с конца 18-го века, помимо положительных последствий, создало известный вакуум в деле духовного окормления рожениц, который потенциально мог быть заполнен Церковью в более полной мере, чем это произошло.
Поспешим оговориться, что с догматической точки зрения истолкование родов не вызывает сомнений. Роды являются прямым следствием грехопадения ("жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей" - Бытие 3:16 и сл.) и, как таковые, глубоко амбивалентны. Указанная амбивалентность снимается в процессе второго рождения - крещения, на которое и направлено основное внимание Церкви. Не оспаривая это положение, мы полагаем, что своеобразная религиозно-психологическая жажда, отражаемая при родах необычными психическими состояниями, могла бы быть если не утолена, то направлена в надлежащее русло при помощи специально разработанного чина или, возможно, эпиклезы. В подтверждение нашей точки зрения можно привести материалы православной житийной традиции, в соответствии с которой вынашивание плода, роды и последующие 40 дней рассматриваются как время особой близости не только ребенка и матери, но даже и отца, к сфере трансцедентального. Небольшой энциклопедией таких сведений можно назвать начальные страницы Жития Сергия Радонежского. Приступая к изложению, сочинитель основывает его на примечательных словах царя Давида, обращенных в Псалтири к Господу: "несъделанное мое видеста очи твои" (т.е. "мой эмбрион видели очи Твои"). Далее он приводит объемистый перечень видений, вещих снов и знамений, бывших родителям многих святых мужей до и после родов. Их состояние, весьма далекое от уравновешенности, суммируется словами матери отрока Варфоломея: "аз о сем и сама удивляются, и если вся есмь в страхе, трепещу, не ведущи бываемого". Все вышесказанное неоспоримо свидетельствует о том, что уже ветхозаветным временам было присуще глубокое осознание значения внутреннего состояния женщины для зачатия и вынашивания ребенка (многие из центральных библейских персонажей были рождены духовно сильными людьми, так как были выстраданы долгим ожиданием и молитвой своих матерей).
Вывод автора Жития не вызывает сомнений: "чудна мужа, чудно и зачатие, и рождество, и воспитание". К этому можно добавить, что мы осознаем дистанцию между героями и детьми, рождающимися сегодня в обычных роддомах. Тем не менее, общий
знаменатель: исключительно напряженная и даже судьбоносная религиозно-психологическая значимость родов представляется
реально существующей [2].
ЛИТЕРАТУРА