Собрался я было написать статью о сновидениях. Только руку над клавиатурой занёс, приходит Дунька Водокачкина, легка на помине.
Приходит и спрашивает:
– А проведите нам какой-нибудь ещё семинар, а? Какой-нибудь такой же, как семинар воспитательного наказания.
- Понравился?
- Очень! Вы так хорошо всё объяснили, что я уже восемнадцать раз своего ребенка не била. Это же хорошо, правда?
- Отстаньте, демоны, – говорю. – Новый год на носу, какой еще семинар?
- Ну, пожалуйста! – девомарийничает Дунька.
Моя рука так и висит над клавиатурой. Ладно, думаю про себя. О сновидениях напишу в следующем году.
- И какой вы хотите семинар? – спрашиваю.
- А какой-нибудь такой же полезный, – крутит локон Дунька.
- Может быть что-нибудь такое, чтобы восемнадцать раз не пить?
- Да вы что такое говорите, товарищ душевный доктор! – вскидывается Дунька. – Новый год на носу, как можно? Давайте что-нибудь другое.
- Ладно, ладно, – говорю. – Давайте, я вам проведу семинар... Новый год, говорите? Ну тогда проведём семинар позитивной усугублятельности.
У Дуньки округляются глаза.
- Семинар позитивной чего?
- Усугублятельности. От слова "усугублять".
- А-а, в смысле – за воротник? – понимающе кивает Дунька. – А, может, лучше назвать его семинар позитивного усугублятства?
- Не надо.
- Хорошо, хорошо, – торопливо соглашается Дунька. – И что от нас требуется?
- Что требуется? Бутылка спиртного и две рюмки. Всё. Ферштейн?
Дунька понимающе кивнула и убежала. А я выключил компьютер и пошёл готовить себе бутерброды. Потому что такой "заворотниковый" семинар проводить на голодный желудок никак нельзя, это понятное дело.
Народу собралась пропасть.
Один даже залез на шкаф, стоящий в углу. Стаканы поставил, приготовился. Просил же рюмки, а он стаканы принёс. И бутылка большая, наверное, литр, а название мне отсюда не видно.
- Мужчина, – кричу, – вы зачем на шуфанер залезли?
- А мне отсюда лучше видно, – бойко ответил мужчина, доставая из кармана огурец.
- А на что, простите, вы собрались смотреть? – удивляюсь я. – Мы тут пить собрались, а не смотреть. Давайте слезайте, и сюда на сцену с вашей водкой и огурцами.
Мужчина с ловкостью Питера Паркера соскочил с шкафа.
- Ну так что? – говорю я, когда мужчина поднялся на сцену. – Давай наливай. Новый год на носу.
- Это я мигом, – обрадованно откликнулся мужчина и разлил по стаканам.
А что разлил, никак не пойму. Он бутылку в руке держит, мне названия не видно. Ну да и ладно, думаю, какая разница? Беру стакан. Поднимаю.
- Давай, – говорю, – натостуй мне чего-нибудь новогоднего.
- Ну, это... – замялся мужчина, – желаю, короче, чтобы... ну, короче, чтобы все было, чтобы там здоровья, ну и вообще.
И выпил.
- Моё здоровье, – говорю я, и тоже выпиваю.
Водка. Но ничего так водка, мягкая.
- Огурца? – услужливо откликнулся мой собутыльник.
- Я не закусываю. Теперь вот что. Поставь бутылку, иди к доске, и напиши на ней свой тост, который ты только что произнёс.
- Зачем это? – крикнул кто-то из зала.
- Сейчас узнаете, – отвечаю залу, и возвращаюсь к мужчине на сцене. – Давай, давай, что стоишь?
Мужчина подходит к доске. Берёт мел. Чешет лоб.
- А что я сказал-то?
- А я продиктую. Дословно. Пиши.
И начинаю диктовать.
- Ну это... желаю, короче, чтобы...
Мужчина торопливо записывает.
- Ну, короче, чтобы все было, чтобы там здоровья и вообще.
- И что дальше? – спрашивает мужчина, закончив писать.
- А ничего. Вводная часть семинара закончена, сейчас начнётся теоретическая, так что иди себе обратно на шуфанер. А потом, если доберёмся до практики, выпьем ещё.
Мужчина уходит со сцены. Я подхожу к доске. Стучу пальцем по размашистым буквам.
- Прекрасный тост, правда? – и читаю:
Ну это... желаю, короче, чтобы... Ну, короче, чтобы все было, чтобы там здоровья и вообще.
- После второй лучше пойдёт, – бойко крикнул кто-то из зала.
- Это несомненно, – ласково соглашаюсь я. – Только я, драгоценные мои, совсем не о том, что вы не умеете произносить тосты.
Я подошёл к доске и написал.
Проблема не в том, что вы не знаете, что говорить.
Проблема в том, что вы говорите то, чего не знаете.
- В какой это смысле? – взвизгнул дедок с пиратской повязкой на левом глазу.
- В какой смысле? А в такой смысле. Тебя, отец, как звать, скажи пожалуйста?
- Маркс Карлович, – поднялся дед.
В зале загоготали. Маркс Карлович, обернувшись, недовольно фыркнул и уронил бутылку портвейна. Благо, что соседка успела её поймать.
- Давай сюда, Маркс Карлович, – поманил я деда. – О смысле поговорим.
Дел бодро поднялся на сцену. Я молча взял у него бутылку, указкой выдавил пробку (ну не было у меня штопора, простите), разлил по стаканам.
Держу стаканы и спрашиваю:
- Как здоровье твоё, Маркс Карлович? На что жалуешься?
Дед протянул руку, собираясь взять стакан, но я отвёл руку. Дед огорчённо вздохнул, и, не зная, куда деть руку, поправил свою пиратскую повязку.
- Здоровье? Да херовое... В той смысле, что хорошего-то мало. Почки болят, понимаешь. Еще что-то тут в боку. Одышка. Кости ломит.
- Херово, – посочувствовал я.
- Так а я что говорю? – обрадовался дед, снова потянувшись за стаканом.
Но я опять отвёл руку и обратился к залу.
- Внимание! Слушайте сюда! Смотрите на меня!
Я показываю стаканы, наполовину наполненные дешёвым портвейном.
- У Маркса Карловича проблемы со здоровьем. Разумно будет выпить за его здоровье, вы согласны?
Я начинаю гипнотически медленно подносить стакан к своему лицу.
- У него больные почки. У него ломит кости. У него одышка.
Я держу стакан на уровне своих губ, словно собираюсь выпить, но продолжаю говорить.
- У него желтый глазной белок, что свидетельствует о проблемах с печенью. Хорошего мало, вы согласны? Кости болят. Почки болят. Одышка. И проблемы с печенью. А теперь внимание!
Я делаю шаг вперед.
- Мне это выпить?
Зал непонимающе молчит.
- Я повторяю свой вопрос. У Маркса Карловича болят кости. Болят почки. У него одышка и проблемы с печенью. Мне это выпить?
Дунька поднимается с таким видом, будто собирается ответить мужу, явившемуся после трехнедельного запоя, который с порога потребовал горячего борща.
- Вы хотите сказать... Вы хотите сказать, что...
- Да! – воскликнул я и демонстративно выплеснул портвейн на сцену. – Именно! Потому что как только вы произносите тост, ваша водка и ваш портвейн становятся чем?
- Чем? – охнул зал.
- Структурированной водкой. То есть водкой с измененными качествами, полюс которых определяется тем, что именно вы говорите. Понимаете, что это значит?
- Я книжку про это читал, – закричал кто-то из зала. – Что если плохо подумать, то вода меняет свои свойства.
- Совершенно верно! И это просто подумать, да?! А тост – это нечто много большее, чем подумать. Это – "наговорённая" вода. И вы это пьёте: то, что наговорили.
Я поднес к губам второй стакан и сказал:
- Моё здоровье!
И выпил. Налил в стакан ещё, протянул деду.
- Выпей, отец. За своё здоровье. За себя выпей. За лучшее – себе. Пожелай и выпей.
Маркс Карлович нерешительно поднёс стакан к губам. Зачем-то в него заглянул. Закрыл единственный глаз.
- Моё здоровье! – и выпил.
А я продолжаю.
- В это можно верить или не верить. Но! Теория о том, что вода помнит, является одним из важнейших постулатов гомеопатического лечения. Кто-нибудь лечится у гомеопатов? Поднимите руки.
Поднялось несколько рук.
- Гомеопаты считают, что вода – помнит. Если подмешать в воду яд, а затем удалить его до последней молекулы, то человек всё равно может ею отравиться. Почему? Потому что при добавлении яда молекулы воды упорядочиваются иным образом, и этот порядок, эта структура останется неизменной даже после того, как вода будет полностью очищена от яда. С точки зрения химии эта вода будет признана чистой, потому как в ней больше нет ядовитого вещества, но со структурной – она останется отравленной. Понятно?
- А можно я ещё за своё здоровье? – улучив момент, ввернул дед.
- Можно, отец, можно, – говорю я, и снова обращаюсь к залу. – В это, повторяю, можно верить или не верить. Но! Если вода действительно меняет свои структурные свойства в зависимости от эмоциональных, предположим, колебаний, то наша традиция произносить тосты, по сути "наговаривая" на свою собственную воду, обещает вам ровно то, что вы в неё наговорите.
Я махнул рукой мужчине, который сидит на шкафу.
- Вот этот мужчина, например, "наговорил" воду, чтобы у него было короче.
Зал нервно засмеялся и оглянулся на мужчину. Мужчина побледнел.
- И понимаете, друзья мои, в чем беда? Наговори я это себе, наговори другим, наговори врагу, чтобы у него уши отсохли, без разницы. Пить-то мне. Что на водку нашептал, то и выпил. Что помыслил, то и выпил. Вот о чём подумайте, мои хорошие.
- Садись, отец, – говорю Марксу Карловичу, и обращаюсь в зал. – Товарищ Дунька? Гоу ту на сцену!
Дунька поднимается на сцену. В руках – пузатая бутылка и два бокала.
- Это что? – спрашиваю я, кивая на бутылку.
- Бэйлиз, – отвечает Дунька.
- Бэйлиз – это хорошо, – одобрительно киваю я. Разливаю ликёр. Подаю Дуньке бокал.
- Я сейчас скажу тост, – говорю негромко, – короткий, просто за здоровье, ты повтори, но не пей. Не пей, хорошо? Зал! Внимание! Смотрите на нас!
Я поднимаю бокал и громко говорю:
- Твоё здоровье!
- Твоё здоровье, – отвечает Дунька, и мы чокаемся.
- Зал, – кричу я, – внимание! Что сейчас в моём бокале? Со структурной точки зрения?
- Твоё здоровье? – неуверенно спрашивает женский голос из зала.
- Не слышу, громче!
- Твоё здоровье! – гремит зал.
- Чьё здоровье в бокале? Моё?
- Нет, – отвечает кто-то.
- Не слышу, громче! Чьё здоровье в бокале?
- Дунькино! – грохнул зал.
- А в её бокале чьё здоровье?
- Ваше, ваше!
- Если в моём бокале – её здоровье, а в её бокале – моё, то что нужно сделать?
- Махануться бокалами! – взвизгнул Маркс Карлович.
Я меняюсь с Дунькой бокалами. Пью "моё здоровье". Дунька смотрит на меня и осушает свой бокал.
- Моё здоровье! – с чувством говорю я и ставлю пустой бокал на стол.
Вит Ценёв