Атипичная терапия
– Ну, рассказывайте, голубушка, – потирая руки и подаваясь вперед, говорит он. – И все по порядку. "Как обгонял, как подрезал". И если мне не изменяет память, позавчера пациент Колотушкин был немилосердно облит вами чаем с ног до головы. И благо лишь, что чай был теплый. Так она мне не изменяет, позвольте полюбопытствовать?
– Кто не изменяет? – испуганно затрепетала она, вжимаясь в спинку кресла.
– Память, матушка, память. Ведь очень может и изменить, окаянная. А вы что, позвольте узнать, подумали? Память удивительно неверная супруга, и если бы от её измен росли рога, то вы мне поверьте, милая, – к сорока годам они бы упирались в лунную поверхность.
– Вы, Пал Палыч, философ, – хихикнула она, расслабившись.
– Я, может быть, и философ, – охотно согласился он, – только пациенты наши затруднение имеют философствовать. Особенно, когда их обливают чаем, или говорят им в столовой "жри, что дают". Где вы, разрешите узнать, нашли этого электрика, который умудрился уронить плоскогубцы на пах пациента Козлова? Он что, был пьян, ваш электрик?
– Совершеннейше трезв, уверяю вас, Пал Палыч, – встрепенулась она. – А пах пациента Козлова, уверяю вас, ничуть не пострадал, – она хихикнула, и тут же фальшиво закашляла, пряча свой смех в ладошке.
– Ничего смешного, голубушка, – вздохнул он. – И отовариться плоскогубцами по причинно-следственному месту, – гм, начало всех концов и конец всех начал (кашель стал громче, с надрывом), – занятие болезненное и неотрадное.
– Пал Палыч, – она вмиг стала серьезной, – пока я вам не забыла, Гуськов и Комаров выписаны вчера с удовлетворительным диагнозом. Комаров еще недельку на амбулаторном, а Гуськов в полном здравии. Вера Ивановна вчера распорядилась, я занесу вам истории. Кстати, этот Гуськов собирается на вас жалобу писать. Хорошо, что вас вчера не было, он шумел и скандалил сильно.
Стук в дверь.
Чуть позже этого.
– Так что же вас смущает, господин Гуськов? Я уверен, что все не так далеко от истины, как вам кажется. Существуют люди, которых мы привыкли называть гениями. Эти гении очень часто мрут много раньше желательного срока: и если угодно, мрут оттого, что мир против них. Вообразите лишь себе, что деревце стремится жить вопреки погодным условиям: его и ветер пытается сломить, и солнце – стремиться спалить, и дождь – потопить, и град – иссечь. И деревце или погибает, или вырастает в огромное дерево. Или-или. Третьего не дано.
Молчите, Гуськов! Так вот, наш гений похож на это самое дерево, – с тем лишь отличием, что он растит не тело свое, а дух свой, идею свою, мысль великую. Телом и жизнью они платят: это их разменная монета. Представьте, что гений – это растение: он чахнет, потому что его не волнуют дожди и грады, солнце и холод, ветры и ураганы. Он торопится посеять в мир свою идею, – и увядает. От солнца или ветра. От пули Дантеса. От костра Инквизиции. Не важно, от чего именно. Тело – чепуха, его сожрут черви. Мысль – бессмертна, и рукописи, как вы помните, не горят.
Человек, в отличие от капусты и свеклы, может расти духом и мыслью, идеей и целью, – и в этом его выгодное отличие от всего остального. Удел укропа или редиски – или созреть, или усохнуть. Человек же может быть слаб телом, но велик духом. Человек может расти и развиваться даже вопреки слабости своего тела. И тысячи или миллионы людей делались великими невзирая на свою болезнь и немощь. Потом находятся умники, которые уверяют нас, будто все эти люди боролись со своими болезнями, преодолевали их, что они жили "вопреки" и "несмотря ни на что". Это чушь! Человек просто стремится жить, вырасти духовно, искать и находить себя в этом мире. И для него это так же естественно, как естественно растению прятаться от палящего солнца.
Вы же, господин Гуськов, предпочли выраженно свекольное существование. То есть у вас нет никакой идеи и духовной цели, которая, собственно, и делает вас отличным от свеклы или петрушки. Но вы при этом, позвольте уточнить, весьма нахальный овощ. Не зная, для чего и зачем вы растете, вы заявляетесь сюда и требуете, чтобы вас как следует поливали и давали вам полноценный уход.
Раньше люди болели, потому что не знали, как быть здоровыми. Сегодня они болеют, ибо не знают, зачем им быть здоровыми. Здоровье очень обязывает, болезнь, напротив, освобождает от любых обязательств. Я не приду, я болен. Я не смогу, я нездоров. Я не буду, мне плохо. Вы не найдете для здоровья тысячной доли пользы от того, что дает вам ваша болезнь. Вы не знаете, зачем вам быть здоровым, хотя и имеете на этот счет пару фальшивых теорий. А когда узнаете, дай бог, если узнаете, – то вы обнаружите, что, по большому счету, уже не имеет решающего значения, больны вы или здоровы.
Я даже опишу, что примерно вы будете чувствовать. Во-первых, вы перестанете все время мерить свою температуру и находить отличие между 36,6 и 36,9. Вам совсем перестанет докучать мысль о том, какое у вас артериальное давление, высокое или низкое. Сильные признаки болезни и откровенная объективная слабость будет раздражать вас, как может раздражать в магазине большая очередь, которая двигается слишком медленно. Вы смотрите на часы и сожалеете о зря потраченном времени. Вы потеряете интерес к таблеткам и процедурам, и будете принимать их согласно горькой необходимости, и не более того. И единственное, что вас будет постоянно заботить, – это желание успеть сделать как можно больше.
Вы пришли жаловаться, что с вами плохо обошлись, что к вам относятся как к скоту и не по чину. Вы кажетесь мне умным человеком, и поэтому я рискну сказать вам, что вы пришли жаловаться буквально на тот способ лечения, который мы вам прописали. У нас, поверьте, очень индивидуальный подход. Но цель всегда одна: довести любого из вас до бешенства, до приступов ярости, до скандалов и битья посуды, до хлопанья дверей и жалоб в высокие инстанции. Мы подчеркнуто, демонстративно выдаем вам половинки таблетки, – одна половинка от головы, другая от жопы, – смотри, не перепутай! И кого-то чаем окатить с ног до головы, как бы случайно, а кому-то еще – плоскогубцами, я прошу прощения, по яйцам. Очень помогает при разных формах пневмонии, туберкулеза и даже в лечении доброкачественных и злокачественных опухолей.
Вот, например, вам, Гуськов, я прописал уколы, которые к лечебному процессу не имеют никакого отношения, зато задница от них потом болит отчаянно. И если много лет назад для вашего случая адекватный метод лечения похожего заболевания быстро приводил к инкапсуляции болезни, то есть, говоря проще, вылечить не вылечивали, а глушили болезнь антибиотиками, – а больной при этом пассивно ждал, когда же с ним наступит целебный эффект. Но в вашем случае в качестве доктора выступала ваша задница, которая очень активно поспособствовала пересмотру ваших взглядов на лечебный процессинг.
Наша цель, как я уже говорил выше, – одна во всех случаях: вызвать в вашей душе протест, гнев, негодование и возмущение. Чем больше вы беситесь от злобы и негодования, тем легче и эффективнее идет лечебный процесс: за счет мобилизации внутренних ресурсов, нужных вам для того, чтобы испытывать и выражать все эти чувства. Знаете, вырабатываются там всякие антитела и укрепляется иммунная система. Пока вы лежите на кровати и ждете, что вас как следует излечат, то ничего не вырабатывается и не укрепляется. Не правда ли?!
Чуть позже этого.
– Прошу прощения, Машенька, я увлекся. Иногда хочется сказать пациенту, как всё обстоит на самом деле. Но нельзя, нельзя, нельзя, нельзя.
– Пал Палыч, но почему вы все это рассказываете мне, а не ему?! Ведь он бы вас весьма зауважал, – а сейчас вот хлопнул дверью и счёл вас бюрократом и вором, который всю свою больницу обокрал, а им не достается полноценного лечения. Почему не сказать?!
– Более того, – он устало откинулся в кресле и прикрыл глаза, но продолжая говорить, – и вас, Маша, я попрошу никогда и нигде не говорить об этом. Иначе обязательно будет рецидив, – ну или пусть не обязательно, но очень он может быть. И вот тогда он превратит болезнь не просто в решение своих проблем, но в соперничество, – и, поверьте мне, останется победителем. И для него делом чести будет – это как следует не выздороветь. Для кого-то дельного болезнь и недуг – это бремя, от которого он хочет избавиться.
Но для Гуськова и прочих это, напротив, – большой капитал. Может быть, это самое ценное и дорогое, что у них есть. Сделайте его здоровым и крепким, и вот – ага, а ему надо из этого состояния какую-то весомую пользу пытаться получить. А какую именно – он понятия не имеет. А вот когда болеет, то можно всё время надеяться и верить, – что вот-вот выздоровеешь и сотворишь что-то великое и полезное для человечества. Так что пусть он злобится и хлопает дверьми: это и для здоровья полезно, открыто свой гнев выражать, и мешает лишний раз задуматься о смысле жизни.
Чуть позже
– Маша, в 308-ой у Лопухова все забрать при передаче, и – прилюдно это в мусорное ведро. Запретить ему всё. Каши, каши и каши. В 311-ой отключите телевизор, – позовите электрика и пусть он скумекает, только, ради бога, без плоскогубцев на интимные места. Завтра дать чай без сахара, – повесьте там табличку, что "нет и не предвидится", – а там посмотрим. Если что, разрешаю небольшую перепалку, под мою личную ответственность. Ой, еще вот что, чуть не забыл: на правом пролете, где все наши курят, ради бога, нарисуйте там большую синюю стрелку и подпись "Морг в подвальном помещении", а выход на втором этаже закройте на ключ, пусть только наши читают. И, кажется, всё. Колотушкина после обхода послезавтра ко мне, я посмотрю: полагаю, он идет на поправку. Хорошо?
Вит Ценёв скачать статью распечатать