Зайчик расстроен. Зайчик горько плачет. Зайчик смотрит на окружающий мир и находит его очень иррациональным и демоническим. Причин этому много. Во-первых, кушать ему очень хочется, а с капустой и морковкой, сами знаете, какие проблемы. Во-вторых, того и гляди, что слопают разные хищники, земные и неземные гады. Снегу навалило, природа в мгновение увяла и обездолела. Вокруг все голодные, злые, раздраженные: снуют, лают и звереют от непогоды и ворчания в желудке.
Что это там, простите, ради бога, за такое белое и пушистое? А-а-а, так это лапки заячьи, разве вы не видите? Нет, я вижу, конечно, но что-то странное: а почему они не на снегу, а словно бы в воздухе? Ну, дорогой, это же очевидно: это заяц, который повесился. Как это он повесился?! Разве зайцы умеют вешаться? Умеют, еще как умеют, уверяю вас. Но это продвинутые зайцы: они, умудренные опытом и способностью постигать миротворение, в недоумении оглядываются вокруг и находят свою жизнь полным дерьмом. Еда дается им с огромным трудом, вокруг полно хищников, все время нужно отчаянно бороться за свою заячью жизнь и трястись от страха. Как только заяц отчетливо это понимает, он вешается от горя на ближайшей иве.
Вы слово сказали интересное и прелюбопытное: миротворение. Тогда что есть словечко умиротворение? Удовольствие от миротворения господнего? Услада от того, что видишь и слышишь вокруг? Упование на то, что живешь в этом мире и любишь его таким, какой он есть? Как можно уповать, удовольствовать и услаждаться тем, что воспринимается как кошмар, как наказание?
В вашем случае кошмар мироздания есть геометрическая ситуация, где приятность мира измеряется дистанцией до вожделенной капусты. Мир, где заяц грызет капусту, кажется ему очень даже замечательным. Но представим себе, что капуста находится в некотором удалении от зайца. Чем длиннее этот путь, тем омерзительнее кажется мир. При этом мир ни капельки не изменяет своих свойств, и все время остается одним и тем же. Поэтому вся говенность мира измеряется тем, насколько далеко заяц от капусты. И чем он дальше, тем все хуже, и наоборот, чем ближе, тем лучше представляется мир.
Проблема не в том, что мир хорош или плох, а, пожалуй, в том, что он может быть иным, а не таким, какой он есть сейчас. По большому счету, если вы не можете вообразить, что мир будет лучше или хуже, чем этот, то вы им просто наслаждаетесь, ибо никакого иного нет и быть не может. Заяц повесился, потому что сообразил, что может существовать мир, где не надо искать капусту, а она сама в изобилии лежит перед твоим носом. Как только он это понял, мироздание стало глупой и бессмысленной штукой. Бегаешь каждый день в поисках пропитания, а ведь мог бы и не бегать, и как бы здорово было бы не бегать, и как бессмысленно бегать после того, как понял, что можно и не бегать, а тебе приходится.
Человек, как вы понимаете в таком случае, стал несчастным не потому, что стал умным, а лишь потому, что научился представлять себе мир как-то иначе. Животное, когда болеет, может страдать, но оно не чувствует себя несчастным. Оно просто не может вообразить и догадаться, что допустим какой-то другой вариант событий кроме этого. У него в голове нет ни прошлого, где оно замечательно не болело, и было здоровым, ни будущего, где оно поправится, и будет чувствовать себя просто супер. Есть только болезнь и боль, есть лишь переживание болезни и боли. Ни надежды. Ни веры. Ничего. Только боль и болезнь. При этом животное абсолютно счастливо: так, как человеку не снилось в самых сладких снах.
Заяц, который повесился, это, дорогой друг, конечно, нонсенс, а если без оного, то тогда мы могли бы утверждать, что мироздание для животного зиждется на его абсолютном и безусловном согласии, что мир именно такой, какой он есть, и никакой другой. Только и только такой, каким ты его видишь, каким ты его слышишь, каким его чувствует кожа или обоняние. Мир переживается как тотальная реальность: если за вами гонится хищник, то за вами гонится хищник, если вам надо искать морковку, то вам надо искать морковку, и если похолодало, то похолодало. Попробуй бедный зайчик лишь на мгновение помечтать о великом капустном царстве, или долине безлисого княжества, как его тут же употребят на ужин.
Говоря об этом, я, в сущности, подразумеваю такую ситуацию, когда миру дают оценку, основываясь на собственных переживаниях. Если мне плохо, то мир плох. Если я сижу и ничего не делаю, то мир представляется безжизненным и статичным. Если я растерян и не знаю, что делать, то в мире царит полный хаос и бардак. Или я того не хочу и этого ни за что не желаю, и тогда мир оказывается ко мне равнодушным и холодным. Ведь, казалось бы, самая простая ситуация: сведи между собой тысячи одиночеств, и одиночество вмиг перестанет существовать. Ага, ничего подобного. Этого не хочу, тот не по сердцу, и этот не настолько хорош, как мне хочется. И скажу я вам, дорогой коллега, вот что: ничто так более непримиримо и требовательно к другим людям, как собственное одиночество. И чем сильнее оно, тем отчаянней и настойчивей человек представляет себе мир каким-то особенным и угодным себе, а не таким, каков он есть на самом деле.
Вы навели меня на интересную мысль, мой друг: животное, если бы оно умело говорить, все время говорило бы – да! – своей болезни. И это поразительная и парадоксальная для человека реакция, ибо человек всегда и в любых ситуациях говорит своей болезни только одно – нет! Нет, я скоро выздоровею. Нет, я не умру. Нет, мой недуг пройдет без всяких осложнений и последствий. Нет, нет, нет, и нет. И чем больше человек отрицает болезнь, тем больше он болеет. Интересно, а справедливо ли будет так рассуждать? Вы находите в этом какой-то смысл?
Это звучит несколько обобщенно, но если понимать ваши слова как метафору, а не как математическую формулу здоровья для конкретного человека, то вы, скорее всего, правы. Кстати, я много думал об этом, и даже приготовил одну любопытную мыслефому: для вас, и для тех случаев, когда вы, например, заболеете какой тяжелой болезнью. Основана она именно на тех мыслях, которые вы проговариваете: кто знает, если с точки зрения нашего отрицания болезнь представляется неизлечимой, то, с точки зрения вашего согласия с ней, она уже не будет такой представляться? Как вы считаете?
Допустим, у вас рак. Только, вы, Вит, пожалуйста, не сплевывайте и не стучите по дереву, ибо уже в этом начинается ваше отрицание. Если с вами, дорогой Вит Ценёв, такое случится, то вы не взмахивайте руками, не закатывайте глаза, и не притворяйтесь слепым и глухим: у вас рак. И вы скажете себе это и примете это как данность с первого раза. Да, это именно так. И вы согласны переживать своё новое состояние, ибо только в вашем согласии с миром и реальностью вашего существования можно найти ключ к преодолению самых отчаянных трудностей, какие только могут быть.
Предположим, дорогой Вит, вы болеете. Если вы отрицаете эту болезнь, то, в некотором роде, вы кодируете свою внутреннюю психическую реальность фальшивой программой, что этой болезни нет на самом деле, или что она скоро пройдет. Это грандиозно. Если вы хотите победить, то прежде вы должны осознавать присутствие врага и его реальность, а не гипнотизировать себя тем, что его нет вовсе, или что он скоро убежит, напугавшись вас и вашего нежелания его видеть. И это первое.
Второе. Дорогой Вит, вы должны, безусловно и спокойно, принять тот факт, что вы столь же смертны, как и все живое вокруг. Смертны не потому, что вы болеете, – это чепуха, и вы можете умереть раньше по совершенно не связанным с болезнью причинам, верно? – а просто потому, что вы смертны, и вы проживете ровно столько, сколько вы проживете. И не очень важно, сколько именно. Не просите бога или черта отпустить вам чуть побольше времени на то, чтобы сделать так много ценного и полезного в этой жизни, что, конечно, вы сделать не успеете, так как безнадежно (безнадежно ли?) больны. Просто делайте все это ценное, полезное и хорошее прямо сейчас, немедленно, сию же минуту. Не клянчите и не тратьте время на милостыню, чтобы делать, – но просто сделайте или начните делать.
И, наконец, третье, дорогой Вит: не жалейте себя, ибо, жалея себя, вы теряете способность сопротивляться и бороться. Что путнего в том, что вы словно бы наблюдаете за собой со стороны и горько плачете над своею судьбой, над всем тем, как иначе бы сложилась ваша жизнь?! Соединитесь с собой, признайте реальность происходящего и его избежность. Не в том смысле, что как бы было бы здорово бы нее болеть бы где-то бы в каком-то бы ином бы месте бы, и так бы было бы лучше бы. Избежность – не в мечте и иллюзиях, она только лишь в сопротивлении и преодолении неизбежного. Кто-то предпочитает умирать, живя, и кто-то другой, – жить, умирая. Единственная неизбежность – это постоянный выбор. Все остальное избежно и преодолеваемо.
Сейчас вот модно объяснять всё в терминах программирования и в метафорах информационных потоков. И я могу, если угодно, привести пример в такой терминологии. Если ты отрицаешь некую реальность, то ты программируешь свою психику, свой организм на выделение какого-то количества ресурсов, необходимых для преодоления этой реальности. Таким образом, чем сильнее ты убеждаешь себя в том, что болезнь не такая, какая она есть, тем меньше твой организм потратит ресурсов на то, чтобы справиться с этой болезнью. Или он вообще не ударит палец о палец, ибо привык, что ты в очередной раз напичкаешь его таблетками. И я даже рискнул бы утверждать, что СПИД – это артефакт фармакологического лечения. Не в том смысле, конечно, что фармакология вызывает СПИД, а в том, что СПИД есть вполне закономерная социально-биологическая реакция на фармакологическую революцию. Лет через сто, наверное, иммунитет вообще будет понятие экзогенное, то есть зависимое не от внутренних резервов и ресурсов нашего организма, а от внешних иммунных агентов. Чем больше тебя пичкают таблетками, тем круче твой иммунитет. Или, правильнее сказать, у тебя есть иммунитет лишь до тех пор, пока тебя пичкают таблетками. Ну и, как следствие, – через сто лет человек просто умрет, если ему вовремя не дать анальгина или витамина С.
Пояснить, что такое артефакт? Хорошо, я попробую, а то кто-нибудь подумает, будто бы фармакология и впрямь создала СПИД. Артефакт – это результат некоторой деятельности, к которому вы не стремились. Например, древний человек сидел и высекал себе орудие, искра подожгла хворост, загорелся огонь. Огонь – это артефакт, неожиданный результат. Он может быть как положительным, так и отрицательным. Огонь – это хорошо, а СПИД – это плохо. Но и в том, и в другом случае события и действия не подразумевали данного результата.
Собственно, возвращаясь к нашим зайцам и идеальным ситуациям, все, мною вышесказанное – это не столько проблема мира, сколько неспособность, или, что точнее, наше нежелание адаптироваться и приспосабливаться к реальности. А приспосабливаться, чтобы вам было понятнее, означает не согласие с миром, а принятие его таким, какой он есть. Например, когда вы стоите на крыше пятнадцатиэтажного дома, вам лучше всего считать, что данная ситуация именно такова. Собственно, вы так и считаете. Когда вы переходите дорогу, вы тоже не питаете иллюзий, каким должны быть дороги и светофоры. Но стоит подумать о людях, и сразу появляется куча теорий о том, какие они должны быть, а то, какие они есть, на дух не принимается. Отношение мира к вам тоже должно быть какое-то особое и уникальное, а не такое, какое оно есть. Молоко или хлеб должны стоить столько, сколько вы готовы или способны за них заплатить, а не столько, сколько они стоят на самом деле. И так далее, и тому подобное.
Конечно, мой дорогой друг, мир явно не изменится к лучшему, – да и вы не изменитесь тоже, – если вы согласитесь, что все вещи лежат на своих местах, что ваша зарплата такая, какая она есть, что у вас украли кошелек или раздели до нижнего белья. Согласие с подобным порядком вещей – это бессмысленное занятие. Согласие с миром – это не смирение и не обреченность в неизбежности положения вещей, а рычаг, с помощью которого подобные вещи и ситуации станут избежными. Настолько, насколько вы этого захотите, настолько, насколько это в вашей силе и власти.
Не важно, какой мир, но важно, какой вы. Не важно, как много в этом мире трудностей и сложных жизненных ситуаций, но важно, как вы умеете их преодолевать. Мир хорош или плох в зависимости от того, насколько хорошо или плохо вам. Но если мы соглашаемся с тем, что он – просто мир, живой, единственный, неповторимый и уникальный наш мир, в котором мы живем, который такой, какой он есть, – то тогда мы перестаем ждать, пока он станет таким, каким нам хочется, ибо таким он никогда не станет, и начнем действовать и взаимодействовать с ним. И тогда мы способны свернуть горы или повернуть реки вспять. Вот и вся теория.
Вит Ценёв